Любая жизнь достойна описания
Любая жизнь достойна описания; о любом человеке можно написАть, если и не роман, то — фиговинку…
Потому что фигня со всяким случается. Вот две: грустная и не грустная.
О времена, о нравы!
Когда я жил в славном граде Воркуте, в стране вечно зелёных помидоров, соседкой моей по бараку (гордо именуемому «финским домиком») была метиска Галина. Как и все метисы — красавица! Стройная, смуглая, с глазами оленихи, в которые только глянь — утонешь! Мужики за одинокой бабёнкой табунами ходили. И пользовалась она этим беззастенчиво: не работала, пьянствовала ежедневно и еженощно, устраивала в квартирке своей разухабистые гулянки с плясками, визгами, пением шлягеров типа «Каскадёры, каскадёры!» (если кто помнит или слышал) и стонами, от которых сон не превращался в пытку — просто пропадал напрочь!
Да, чуть не забыл! Мать у Галины была ненкой, а отец — армянином. Биологический отец. По документам же — ненец как ненец. Просто некто «кавказской национальности» бежал из лагеря (коими страна вечнозелёных помидоров славилась на весь мир ещё со времён Отца Народов) и прибился к стойбищу. Нашли-поймали его недели через две, но успел, охальник, «огулять» не одну ненку. А ненцы? А ненцы, послухам, были не против — нация маленькая, свежей кровью дорожит… Короче, родилась Галина, а когда подросла — всё от матери и узнала. Но отношение к отцу «документально-официальному» это не изменило.
С семи лет Галина, как и подавляющее большинство ненецких девочек (и мальчиков), воспитывались в школе-интернате. И только на каникулы отправлялась в тундру «олешку пасти». Так продолжалось лет до четырнадцати, то есть до половозрелого возраста. Дальше всё было привычно-наезжено: напоили и изнасиловали пьяные мужики, пошла по рукам, кое-как выскочила замуж за какого-то пьяницу. А тот по-пьяни же попал в аварию на шахте… Вдова, короче. Весёлая вдова… Но хоть с крышей над головой.
В то время, о котором я рассказываю, была у Галины ещё и сестра младшая, лет шестнадцати. На вид — все двадцать пять. Охотница, била песца и росомаху в глаз, пила чуть меньше сестры и могла отдать «чулок» за бутылку «тройняшки». Красавицей её не назовёшь, но было в ней что-то неуловимо дикарское, притягательно-примитивное что ли… Но это так — к слову. А суть истории предельно коротка и чудовищна.
Как-то утром раздался скрежет-скрип, который подразумевал дверной звонок. На пороге — Галина с сестрой. (Как уж её звали — не вспомню…)
— Толь, есть чего выпить? Умираем с похмела, — жалобно заныла соседка.
— Нету у меня, ты же знаешь…
— Ну, ты же бреешься…
Намёк был более чем прозрачный.
— Толь, я-то переживу, а вот сестра… Молодая…
Ну, выматерился я и вынес-таки одеколон. Сестра Галины тут же открутила пробку «мерзавчика» (так ЭТО тогда называли) и принялась как-то не очень умело вытряхивать в рот «живительную влагу». Меня передёрнуло и, чтобы отвлечься как-то — спросил:
— А ещё сёстры-братья есть?
— Были. Братишка и сестрёнка.
Не знаю, как уж так получилось, но соседка рассказала мне совсем простую и короткую историю.
Братишка и сестрёнка (лет восьми-десяти) жили в интернате, и отец как-то заявился в зимние каникулы, что бы забрать детей в стойбище на недельку-другую. Посадил он их на нарты, прикрыл малицами и шкурами оленьими, запасся спиртом питьевым и — в дорогу. Ехал, спирт пил, песни пел, с детьми о чем-то говорил. Потом язык стал ворочаться всё медленнее, дети уснули, а после ещё парочки «люминек» и папаша задремал. Проснулся он уже в стойбище — олешка дорогу знает! А спирт — дело такое: снежку от сухости жеванул чуть и снова пьян вусмерть! Забрался папаша в ярангу и уснул сном мертвецким. Спал долго. Проснулся больным и злым. Сразу (надо же — вспомнил!) спросил:
— Как дети?
— Вот ты и расскажи! — огрызнулась мамаша. — Как они там, в интернате, однако?
Мальчика и девочку нашли в полутора десятках километров от стойбища. Они свалились с нарт. По глубокому снегу догнать отца не смогли. Так и замёрзли. Обнявшись и закутавшись в оленью шкуру.
Знаете, меня просто убила пустота в глазах Галины! Она рассказала эту историю так просто, обыденно-привычно, без тени сожаления или осуждения…
— Папашка у нас весёлый, — рассмеялась сестра соседки и отбросила пустую тару от «мерзавчика» в сугроб.
Вот и вся, собственно, история… Живут люди… И о каждом можно историю рассказать, фиговинку какую-нибудь, «мерзавочку»…
А теперь — крошечная разрядка:
Сила искусства.
На всяческие праздники в город из Большеземельской тундры тянулись нарты. На веселье, однако!
И веселье всегда удавалось!
Ненцы глушили спирт, шахтёры били им морды и портили их баб, не боясь по пьяной лавочке всяких там сифилисов и прочих гонорей. За литр «питьевого» можно было и девочку «сторговать». Торжество ленинской национальной политики называется. Не, это не чернуха и я никого, упаси Господи, не осуждаю — просто так было. И Советская власть тут ни с какого боку — народ такой, с червоточинкой.
А надо сказать, что ненцы очень музыкальны и любопытны… Это так, к слову…
Какой-то развесёлый шахтер наяривал на гармошке так залихватски, так зажигательно, что собрал вкруг себя целую толпу аборигенов. И все ему улыбались, и все ему наливали, и все хлопали его по плечу. А он выдавал:
— Там, на шахте угольной
Хрен нашли отрубленный
И топор зазубренный
Рядом с ним лежал!
Ненцы понимать слов не понимали, но улыбались ещё шире и хлопали по плечам ещё ласковее и одобряюще.
А вот каково проснуться цивилизованному человеку в яранге?! Да ещё и с такого похмелья, что снег вокруг от дыхания чуть не закипает?!
Именно это и случилось с развеселым гармонистом! Забился он в истерике и выскочил наружу. А там — тундра! Тундра, блин, белое безмолвие! И до Воркуты километров пятьдесят, а то и дале! Жуть!
— Не шибко грусти, однако, — сказал старик-старейшина (он же и бригадир оленеводческой бригады). — В воскресенье, однако, опять город поедем. Играй, шибко играй!
И парень целую неделю, до боли в пальцах, играл на гармошке, перемежая высокое искусство безобразными пьяными выходками, о которых я рассказывать не стану.
И через неделю потянулись нарты из Большеземельской тундры.
Гармониста не просто ждали — обыскались!
Были тогда на шахтах, да и на других предприятиях, профкомы … За неделю прогулов вызвали парня на заседание. Ну, он и рассказал эту историю. Под столом были все — и директор, и председатель профкома, и члены профкома (кроме ответственного за культмассовый сектор — «для родного профкома не мог, а ненцам неделю играл…») и даже инструктор райкома партии, случайно оказавшийся участником того знаменательного заседания.
Формулировка в протоколе «Отсутствие на работе по уважительной причине » шокировала даже видавших виды прогульщиков и пьяниц.
Ясность внёс инструктор райкома:
— Он же не бездельничал, а нёс культуру в массы!
Господи! Вот она — политика партии и правительства. А вообще-то — всё правильно. Ведь так?
Кстати, о шахтёрских «отмазках» и «приколах» можно рассказать не одну историю.
Но не в этот раз…
Вот как-то так:)
В самом начале лихих девяностых, пришлось мне поработать в Ханты-Мансийском автономном округе (ХМАО). Места там — слов нет: бескрайние таёжные просторы, изумительные реки (одна Обь чего стОит!), северное сияние… (За шаблоны простите — куды уж мне без них!)
А люди… Вот с людьми — беда! Пьють, ети их в кочерыжку! Практически все, в том числе старики, женщины и дети… А аборигены (ханты то бишь, манси не встречал) начиная лет с 12-ти, почти поголовно состоят на учете у наркологов как хронические алкоголики. Самые распространённые болезни после алкоголизма — опестрохоз и сифилис. Весело!
Живая закуска.
В каком это было году — не вспомню. Но бардак на Севере царил неимоверный. Впрочем, тогда вся Россия стояла в позе «буква Гриша»…
Так вот, самый богатый рыболовецкий колхоз на Оби, колхоз имени Фрунзе, что в старинной и большой деревне Полноват, просто разваливался. Хантам дали «свободу» и они из колхоза так побежали, так побежали — не успевали бумажки выписывать. Только ведь власть-государство «свободой» не проймёшь! Власть она — о-го-го! Свободу-то дали, а вот река-то, Обь-то свободной не стала. Не, с берега лови на удочку, сколько влезет, а вот на лодке, да на моторной, да с сетями-снастями, да на муксуна, да на нельму, да на осетра… Платить надо, однако! Платишь денежку и получаешь возможность за 45 минут сделать в определённом (ну очень рыбном) месте кружок с сетями — «плав» называется.
Мой хороший знакомый хант Толик (тёзка, однако!) позвал-пригласил меня на «плав», на муксуна. Рыба эта вкусна неимоверно, жирна и нежна, ещё и опестрохозом в те годы не болела — настоящее рыбацкое счастье! Ну, взяли мы с собой хлеба буханку, соли горсть, да водки маненько — по литру на нос. Как и что в лодке делается — не в этот раз. Короче, вытянули-выбрали мы сеть, а в ней — прилично так!
— Есть! — заорал Толик довольно.
Есть муксун! Надо сказать, что ханты Обь любят и берегут (вернее: « любили и берегли». Тогда). Толик мелкую рыбёшку — за борт! А мелкая — это меньше полутора (!!!) килограммов. И крупную (больше двух кг) — туда же! Остался самый смак, самая ходовая рыба!
Ну, естесссно, надо обмыть!
— Хлебом закусывать будем? — насторожился я.
Толик улыбнулся во все свои 12 гнилых зуба, достал охотничий нож (а ханты мужчины без ножа — не мужчины!) и схватил самого ярко переливающегося, сабого шумно бьющего хвостом муксуна. Я и глазом моргнуть не успел, как…
Внимание! Слабонервным-впечатлительным и брезгливым, а так же вегетарианцам и гринписовцам далее читать не рекомендуется!
…из спины рыбины были вырезаны два «ремня» — полоски кожи с мясом. Налили водки в «люминьки» (кружки такие), отломили по ломтю хлеба, «ремни» солью посыпали и — чтоб рыба ловилась!
Я закусывал и думал: «Вот ведь как бывает — рыба ещё бьётся, в лодке подпрыгивает-подскакивает, а я её уже съел!»
После второй закусывали желудком муксуна — для мужчин пополезнее виагры будет! Рецепт тот же: нож и соль.
Вот так я впервые на «плав» сходил.
А малосольный муксун готовится проще пареной репы. Голову — долой! Тушку потрошим и «пластаем пополам вдоль хребта. Обильно солим и ждём 2 часа. Ну, собственно, и — всё! Теперь ножичком отделяем мясо от шкурки-кожицы и — на-слаж-да-ем-ся! С водочкой — пользительно будет! Но можно и с картошечкой горяченькой варёной или толченой! Красота!
Кстати, пока пост писАл — мой муксунчик уже замалосолился!
Пойду — оторвусь!:)