Сказки старого колодца: Искушение Матвея Серафимовича.

05.11.2018 Выкл. Автор granchel

Пенсионеры есть везде. А в Лесачевске их особенно много – городок крошечный, молодежь разлетелась, и остались старики да старухи век свой доживать в маленьких домиках на тенистых улочках.

Есть пенсионеры – как без райсобеса?

Матвей Серафимович Кашеваров всю жизнь проработал бухгалтером Лесачевского райсобеса, да и поныне, отметив уже пятьдесят шестой день рождения, трудится на непростом поприще финансирования нужд старшего поколения. А еще были —  тридцатилетняя счастливая семейная жизнь, трое сыновей и филателия. Но жизнь есть жизнь и вот – померла Алина Викентьевна, повзрослели дети, и остался Матвей наедине с марками да хозяйственными заботами по дому-саду-огороду. И стал Кашеваров чувствовать, что старость подступает и подступает.

Перестала приносить удовлетворение любимая работа, красочные марки больше не радовали, а по огороду разрослась полынь и прочие сорные и совсем некультурные растения.

В один из ранних субботних вечеров отправился Матвей Серафимович к колодцу за водой. Идет себе, ведерком помахивает, думки подумывает, а кругом – лето в самом разгаре, комарики попискивают, облачка по небу плывут куда-то в дальние страны. Жарко. Вон и лягушки облепили кучу прохладных камней неподалеку от колодца, квакают — хоть и лениво, редко, но громко.

На ум пришла классика советской комедийной кинематографии и Кашеваров умиленно говорит:

— Лепота! Жить – хорошо! Чудо, как хорошо!

Тут на куче осклизлых камней невесть откуда появилась крупная такая жаба, зеленая-зеленая, блестящая-блестящая и … подмигнула вдовцу.

— Слабо в губы поцеловать, Матвеюшка? — Ласково поинтересовалась она. — Принцессой обернусь.

Хотел было Матвей принять предложение, да внутренний Голос корректировочку внес: «А оно тебе надо? Вы же совершенно незнакомы? А светлая память об Алине Викентьевне? Поймут ли дети?»

Матвей Серафимович обидчиво губки надул, глазком на жабу сердито зыркнул, и ну ворот колодезный крутить.

Но история уже во всю принялась набирать обороты!

Из ведра – час от часу не легче! — выглянула щука и улыбнулась.

— Шо? — выпучил глаза вдовец. — По щучьему велению?!
— Ага! — осклабилась рыбина.

Почесал Матвей задумчиво подбородок и решил, было: а не загадать мне, мол…. Но тут опять Голос ему шепнул: «А что ты загадаешь? Молодость вернуть? А оно тебе надо – все сначала? А что другое захочешь – люди-то поймут?»
Не без сожаления и трепетно-нежно вдовец щуку в колодец бросил, дождался громкого «плюх!» и побрел домой.
Из-за угла, со стороны городского Дома культуры, выскочило нечто, похожее и на пони, и на верблюда. Нечто звонко поприветствовало Матвея Серафимовича:

— Привет из Чернобыля! — и повторило последний слог, но без буквы «ы».

«Пожалуй, нельзя столько пить», — подумал Матвей Серафимович, хоть и не принимал по вечерам больше трех рюмашечек наливки

— И ты, Горбунок! — печально закатил глаза вдовец.
— А нам-то чё будет!? Чё с нас станется!? Скакаем вот …
— День сегодня странный очень, — решил пооткровенничать Матвей Серафимович.

— От того ето, что сегодня над городом гордо реет птица Обломинго, — многозначительно сказал Горбунок. — Так что можно ждать чего угодно.
И весело ускакал, взбрыкивая и гнусаво поигогокивая.

— Птица? — удивился Матвей Серафимович и закинул голову, вглядываясь в высокое небо.
Над  Лесачевском, распластав перепончатые крылья, парил трехглавый Змей Горыныч.
— Твою мать… — прошептал вдовец, чувствуя, как ватными становятся ноги. — А если нагадит? Твою мать…

Граждане, мысли имеют дурную привычку воплощаться в реальность!

Горыныч как-то поднапрягся, по телу его могучему прокатились волны мышц и раздался звук, который был сравним по громкости и протяжности с громовым раскатом.
«Вот бы спичку ему поднести» — пронеслась в голове у Матвея Серафимовича совсем уж шальная мысль.

Быстро отреагировав на возникшую ситуацию, вдовец напялил себе на голову ведро. Ледяная вода впилась холодными осколками в тело. «Вспышка слева!» — вспомнилась команда старшины из далекой армейской юности. Матвей Серафимович резво прыгнул как можно дальше в сторону и рухнул —  мокрый, в импровизированной каске, —  на газон. Совсем рядом что-то огромное шмякнулось об асфальт, и Кашеваров почувствовал, сквозь сырую рубашку, как на его спину обрушился град горячих брызг. «Пронесло,» — облегченно подумал Матвей Серафимович, и, не торопясь подниматься, стащил с головы ведро. Мерзкий запах ударил в нос.
А прямо перед носом появился, невесть откуда, не то мячик, не то дынька-«колхозница».
— Я от бабушки ушееееел… — запела «дынька», заляпанная  брызгами легко узнаваемой расцветки.
— Может сплю я, может это уже вовсе и не я? — выпучив глаза, обратился Матвей к «дыньке».
Та, зыркнув на Серафимовича, пропела:
— То ли ишшо будет, ой-ёй-ёй, — и, разбрызгивая зловонные капли, чудо-дыня покатилась прочь.

— Эт Колобок озорует, — прошамкал кто-то за спиной Серафимовича. — Все поеть и поеть бред всякай — в шоу-бизнес укатитьцы хочит.

Гремя ведром и поблескивая мокрой лысиной, вдовец вскочил, и тут же у него перехватило дыхание: небольшая росточком старуха, с горбиком, в лохмотьях, поигрывая помелом, улыбалась ему на фоне ступы.
— Ты кто такая? — спросил ее Матвей, почесывая макушку.
— Василиса я, Прекрасная, — вздохнула старуха и огромная бородавка на ее носу вздрогнула, словно была живая. — Вот, ишшу прЫнца…. Не хошь прынцем  стать? Обязуюся исполнять супружеский долх вовремя!

— Милая, ты когда ж успела мне задолжать? К тому ж, я это… закодированный…, от баб, мне низя!  Да и не супруг я еще… Бухгалтер я…
— Бухальтир? — вдруг обрадовалась старушенция и тут же перешла на жалобное шамканье. — Пособи, милок, мне б пенсию, каку-никаку…
— Каку таку — «каку-никаку»? А трудовая книжка у тебя имеется? — профессионально подбоченился Серафимович, но мгновенно обмяк, представив себя со стороны: главный бухгалтер райсобеса, с ног до головы в дерьме, беседует с  подозрительно фольклерной бабулькой, игриво помахивающей помелом и почесывающей бородавку на носу. М-да!
— Книжка? Так, грамоте я — не обученная! Мне б, по инвалидности — нога ить костянна…

— Мда…. Это что сегодня за день-то такой? — буркнул Матвей, а старушенция, тем временем, продолжила:
— Кстати, ты не думай, что я такая-растакая и мой поизд ушел! ежели ты меня поцалуишь, то я в миг превращуся в Прекрасну Царевну!
— Эээ… Так что ты там на счет книжки по инвалидности говорила?

— Ой, хитришь, милок! Ой, зубы заговариваш! — зашамкала бабуля.
— Ты.. это…про зубы то — не перегибаешь? — ехидно спросил вдовец.
— А вот пацалуй — поглядим! — перешла в наступление законспирированная Василиса Прекрасная.
— Ага! Щас — всё брошу и буду тебя расцеловывать тут! Давай лучше — про пенсию!
— Нееее, лучче — в губки!
— Да я жабу целовать не стал, а она-то посимпатичнее была!
— Жабу!? — заозиралась бабка. — Ты де ету стервозину, змяюку подколодну видал?
Не успел Матвей Серафимович дать ответа самопровозглашенной ПрЫнцессе, как  Змей Горыныч, с испуганным ревом стал заходить на посадку —  по запаху, родному и близкому.

— Ложися! — заорала бабуся и так треснула Матвея метлой по башке, что тот сразу потерялся в дебрях бессознательного состояния.

Трехглавый как-то очень уж неуклюже совершил посадку, зацепив чей-то полисадник и взвизгнув: «Ой, лапку занозил!»

Старушенция властно подманила пальцем  Горыныча и дала распоряжение:

— Ты давай-ка, милок, ташши ентого ко мне в избу, а там разберемси — какая-такая жаба у него там. Чую, самозванка ето та жа! А и гляним,  какой с него счетовод и вообче: всяк мужичек —  в дом, под крючек! Када не спицца – любой сгодицца !
Горыныч дыхнул огнем и, схватив Матвея, полетел к лесу. Старушенция, тоже, оседлав метлу, полетела следом за ними, забыв впопыхах ступу.
Избушка на курьих ножках едва успела отпрыгнуть в сторону — Горыныч не утруждал себя точностью посадки. Трехглавый выплюнул из пасти Средней головы бухгалтера и принялся отплевываться, бормоча:
— Ну, зараза, и перемазалси весь… Неуклюжий какой – уж и отпрыгнуть ня мог…
— Как дерьмецо? — поинтересовалась Левая голова, а Правая тихонько захихикала.

— Свое не пахнет, — заявила средняя голова и Горыныч, взмахнув перепончатыми крыльями, взмыл в небо.
Старуха оказалась сильна — легко схватив Матвея подмышку, потащила к избушке.
— Енто кто ишшо таков будя? — спросила избушка, не собираясь открывать дверь и, так сказать, спускать трап.
— Кто таков, кто таков, — проворчала бабуся. — Свой.  Мой! Давай, впускай уже, чижало жа.
Матвей, тем временем, стал очухиваться. Первым делом, ему в нос ударил запашок Василисы Прекрасной.
— Милок! Очнулси? — заулыбалась бабуся, но радовалась она рано —  Матвей вновь скосил глазки и повис на ее руках.

Последнее что мелькнуло в помутневшем от запаха мозгу было: «Вот дремучая, дезиком хоть бы попрыскалась»!

— Угорел чё ли? — забеспокоилась старая и ну на избушку орать. — Отворяйся, тудыть-растудыть, отроддя риелтерско! Жанеху худо, а она, гляди-кось — выпендриваца надумала! Я тте лапы курячьи повыдерну, случись чё!
— Чё орешь! — раздалось из избушки.
— Тебя тока не хватало, ирод! – со стоном взвизгнула бабка в ответ. — Какого хрена приперси — вали к своей жабе!
— За-ткни-те-ся! -включилась в беседу избушка. — У меня щас крыша съедит! Триста лет терпела семейку вашу долбанутую и — чё!? По новой чё ль!?
— Фу ты, ну ты — ножки гнуты! — не сдавалась бабушенция. — Чей бы сруб мычал — твой бы помолчал!
Пока избушка подбирала нужные слова для достойного ответа, бабка выдала незванному посетителю:
— А ты, блудливый, мигом кости свои бессмертные в охапку сгреб и — греби отседа, рядиска!!!
Наконец дверь открылась — поняла избушка, что спорить бесполезно и здоровье психическое дороже будет…  Бабка мигом запрыгнула в избу, аккуратно, с нежностью уложила Матвея на жалобно скрипнувший топчан, прикрыла засаленой тряпицей. А уж потом — развернулась, руки — в боки, насупилась пуще прежнего и…
— Чё приперси, мослатый?
Благообразный, но шибко худой, старичек, неопределенного возроста, в кольчуге до колен — на вырост, так сказать — и непомерно большом шлеме с перьями неизвестной птицы, миролюбиво ответил:
— Куда жа мне, Ягуся — прописан я туточки…
Дедок был росточка небольшого и за массивным столом прятаться ему было сподручно. Яга сделала шаг влево, обходя стол — дедок вправо, бабка шагнула вправо — старичек влево.
— Играться удумал, долгожитель поганый! — взбеленилась хозяйка избушки.
— Дык ить — зашибешь…
— М-м-м, — подал голос Матвей, приходя в себя.
— Эт у тя хто — Братец Иванушка? — поинтересовался старичек.
— Ща как дам в ухо твое бессмертное — враз шутковать разучисси! — пригрозила Яга. — Тока мослы в портки посыпюцца!
— Все-все-все… Молчу-молчу… — присел дедулька и тихонько начал заползать под стол — свежа еще была в нем память о тяжелой руке, не стерлись еще воспоминания о буйном нраве.
— Я сплю? — опять подал голос Матвей Серафимович.
— Не спишь, касатик, — сладеньким голосочком ответила Яга.
— А лучше б спал, — донеслось из-под стола, но, к счастью, старуха этого замечания не услышала.
Тут что-то с силой неимоверной ударило снаружи в стену — загремели посыпавшиеся плошки и чугунки.
Вдовец упал с кровати и тихо заматерился, совсем не по-бухгалтерски, не интеллигентно как-то.
— Цаппелин хренов, — послышалось замечание дедульки из-под стола.
— Чё вы меня отвлекаете!? Чё!? — разоралась избушка. — Я из-за ваших склок от Горыныча увернуться не успела! Вона — ставню обломил, нехристь многорожая! Говноед чешуйчатый!
— Обзывацца будешь — подпалю! — рявкнул Горыныч.
— Я тте — подпалю! — завизжала Баба Яга.
— А ведь — могёт, — многозначительно протянул старичек, укладываясь по-уютнее на половик домотканный.
В это время, Матвей поднялся на ноги, ойкнул, разгибая спину, и сказал:
— Да что за напасть на мою голову сегодня? Что за день такой?
— Нормальны-нормальны, — принялась его отряхивать от пыли хозяйка избушки. — День как день — свадьба скоро…
— Ягуся! — начал выползать из-под стола худосочный дедок. — А я как жа?
— Это кто? — опешил вдовец и опустился на топчан.
— А, — махнула рукой Яга. — Супружник мой бывший, Кащей Бяссмертный! У-у-у, жертва геронтологии…
— Позвольте представиться, — шаркнул ножкой Кащей и кивнул, да так резко, что шлем с грохотом рухнул на пол.
Снаружи отдалось голсом Горыныча:
— Долго ждать-та!?
— Терпи! — ответила старуха. — Да гляди, подарок свадебный не заныкай куда! Я жа спицальна куркулятор надыбала, для бухальтира!
— Мне б на речку — зубы почистить! — поросил трехглавый. — Жаних у тя нестираный!
— Давай, тока мигом — свадьба на носу! — разрешила Яга.
При упоминании о носе, Матвей невольно глянул на лицо потенциальной невесты и его начала бить мелкая дрожь. И чувства все обострились до невозможности . Особенно — обоняние. Начало подташнивать.
— Ой, милок, — запричитала старуха. — Чёй-то ты побляднел весь… Поплохело, чё ли?
Не в силах что-либо сказать, вдовец кивнул и повалился на топчан.
А за стеной послышался новый голос, распевный такой, душевный. И голос этот орал нетрезво:
— Каму клюуууквыыы!? Мухоморы-погаааанки!!! Жуки сушеныяааа, червяки соленыяааа!!!! Табачёк-крепачёоооок!!! Налетай-покупаааай!!! Раз курнешь — упадеооошь!!! А соскочишь — снова захоооочишь!!!
— Ой, — обрадовалась Яга. — ВОвремя-то как!
И бабка проворно выскользнула из избушки.
Кащей тут же выпрыгнул на середину горницы и объявил:
— Откажися! По добру, по здорову! Не ломай семью!
— Ты ваще охренел! — констатировал вдовец. — Ты чё, на полном серьезе думаешь, что я женюсь на этой хромой, носатой, бородавчатой карге!? На этой беззубой вонючке!? На этой горбатой чувырле!?
— Но-но! Не сметь забижать Ягусю! Знам мы вас — альфонсаф! Поди, про сокровишша прознал, считавод недоделаный!?
— Чё эт — недоделаный? — обиделся Матвей. — Погоди, какие, говоришь, сокровища?
— Несметные!!! У-у-у, брат!!!
Кащей присел на лавку, к столу, и, болтая ножками под тихий перезвон великоватой кольчужки, пояснил:
— Семь Гномов ей долг вчерася вернули — НДС за двести лет! На-лич-ны-ми, чуешь?
Тут и Баба Яга вернулась, слегка запыхавшаяся, но — довольная.
— Лякарства я те у Лешего прикупила, милок. Щас тяпнешь румочку настойки и — ага! В смысле — как рукой сымет…
— Что за препарат? — поинтересовался Матвей и, через силу, добавил. — Милая.
Бабулька прям расцвела и смущенно потупила взор.
Кащей рухнул под стол и забился в истерике, рыдая и стучась лысым затылком об пол.
— О-хре-неть — не встать! — подала голос избушка.
Бухгалтер решительно закрепил результат:
— Ты такая заботливая!
— А как я готовлю — пальчики оближешь, касатик! — принялась торопливо похваляться Яга и перечислять блюда. — Антошка с картошкой, Прокопчик под укропчик, Ивашка с кашкой, местком с лучком! Ну, местком — тока по праздникам!  Абчественнопалитичиским!
Матвей судорожно сглотнул и выпучил глаза.
— Я от дедушки ушел!
Я от бабушки ушел!
Тока щастья не нашел!
Что-то мне нехорошо!
Было похоже на то, что на поляну перед избушкой выкатился Колобок. Знакомый мотив «Каравая» словно протрезвил разум вдовца, а Голос принялся нашептывать: «Она конечно ничего так! И хозяйка отменная! И симпатишная, и богатая! Но вот потребительская корзина, особенно её продовольственная часть — явный перебор!»
— Ото всех в лесу уйду!
Но дорогу я найду!
И в шоу-бизнес попаду!
Там зажгу свою звезду! — продолжал меж тем Колобок.
Вернувшийся с речки Горыныч принялся выводить в три голоса:
— За тобою улечу!
Жить в лесу я не хочу!
Тока внешне я молчу!
А в душе давно кричу!
Вот уже и избушка подключилась к народному творчеству:
— Я поляну все топчу!
Сруб туда-сюда кручу!
Нету творчества ни капли!
Я ведь творчества хочу!
А затем грянул дружный хор: Колобок, Горыныч, избушка и леший:
— Жить в лесу — тоска одна!
Ни покрышки ей ни дна!
Скока можно жить в лесу!
Перспектива не видна!
— Щас я вам устрою перспехтиву! — взревела Яга в распахнутую дверь. — Щас вы у меня не тока спаёти — в пляс пуститися! В присядку, блин! А потом — в прикуску!
— А я чё? Я — ни чё! — первой сдалась избушка. — Эт просто — ноги затекли…
— Бабуля! — подала голос Левая голова Горыныча.
— Не серчай! — попросила Правая.
— Мы к свадьбе распеваемси! — пояснила Средняя.
— Ретипитируем… — пьяно включился в попытку реабелитации леший.
— Репертуар прогоняем! — подвел итоги Колобок.
Яга успокоилась и вернулась к разговору с Матвеем:
— Свадебку справим и — в лЮлю! Долх супружницкий — святое!
— О, мамма мия! — продолжал биться в истерике Кащей. — Не верь ему, любовь моя единственна! Не верь! Одманит! Бросит! Надсмеёцца!
— Заткнися! Кады к жабе своей утрюхал — че ж про любовь не спаминал!? А!?
— А может и вправду… — попытался вклиниться в беседу Матвей Серафимович.
— Не встревай, милый!
— Он токма ради богатства на те оженица собралси! — выдал козырного туза Бессмертный.
— Врешь, мумия недоделаная! Он мяня полюбил прям с первава згляда!
— Вы ошибаетесь. Мы про пенсию говорили…
— Воооот! — взвыл Кащей. — Адни маркантильны антиресы у ентова щитавода!
И вдруг наступила мертвая тишина.
Яга задумалась.
Кащей сел на пятую точку и преданно, по-собачьи уставился на бывшую супругу.
В распахнутую дверь было видно, как солнце закатывалось за верхушки деревьев.

Грустно запел Колобок на мотив «Ах, зачем я на свет появился»:
— Я по лесу три века скитался,
Много видел и многих встречал!
С грусть-печалью теперь я остался!
Грусть-печаль, ты мой вечный причал!
Мутная слеза покатилась по щеке Бабы Яги. Тихо кряхтя, Бессмертный поднялся с пола, подошел к своей бывшей супруге и нежно обнял ее за плечи.
— Кому жа верить, Коша? — зарыдала бабка. — Нет в жизни щастя, нетути…
— Чё эт вы? — вытаращился Матвей Серафимович.
Тут откуда-то с громогласным «Ква!» появилась жаба. Та самая, что повстречалась вдовцу у колодца.
— Беда с вами, люди, — печально сказала жаба. — Перестали вы в сказки верить. Значит и нам — не жить.
В дверь просунул голову Конек-Горбунок и проигогокал:
— Ну, вот и прилетела птица Обломинго!
— Ты о чем думал, когда по-воду шел к колодцу? — спросила жаба.
— Ну, что жить – хорошо, прям, чудо, как хорошо… — пролепетал Матвей.
— О чуде, значит, думал. О чуде, чудак ты человек. Вот чудо и произошло. А когда ты ради богатства стал в чудо верить, чудо стало от тебя отворачиваться. Кончилась сказка, Матвей Серафимович, — вздохнула жаба. — Кончилась. Солнце почти село… Летний вечер долог — много у тебя времени было…
Матвей огляделся.
Колобок что-то тихонько напевал себе под нос.
Леший задумчиво жевал мухомор, время от времени громко и удивленно икая.
Змей Горыныч курил «козью ножку», поочередно засовывая ее то в одну пасть, то в другую, то — в третью, и с интересом следил за кольцами сизого дыма.
Конек-Горбунок терся, нежно-нежно, о куриную ногу избушки.
Баба Яга склонила голову набок и жалостливо посматривала на Кащея Бессмертного, который смущенно ковырял тощим пальцем в носу.
Где-то, очень высоко в небе, пела какая-то незнакомая Матвею птица. Наверное — Обломинго.
— Вот если бы ты поверил, что поцелуй может превратить меня в принцессу… — как бы между прочим заметила жаба.
— А успею? — оживился человек.
И глаза его засверкали.